Официально она ждала отца, отправившегося с ополчением округа Стоук подавлять восстание, поднятое в Бостоне Демократическим земельным союзом. Последний раз он звонил три дня назад — голос его был тороплив и суров. Отец тогда сказал, что положение еще тяжелей, чем говорил лорд-лейтенант, отчего мать Луизы впала в истерическое беспокойство. В результате Луизе и Женевьеве приходилось ходить по Криклейду на цыпочках, чтобы не навлечь на себя материнского гнева.

С тех пор они не слыхали ничего ни об отце, ни о его ополченцах. Само собой, графство бурлило слухами. Кто болтал о страшных боях, кто — о звериной жестокости юнионистов-партизан. Луиза старалась не обращать на них внимания, убежденная, что все это лишь гнусная пропаганда последователей Союза. На самом деле никто ничего не знал в точности. По отношению к округу Стоук Бостон мог с тем же успехом находиться на другой планете. Когда окружное ополчение взяло город в кольцо, вечерние новости перестали даже мельком упоминать о «беспорядках» — цензура поработала.

И все, что оставалось, — беспомощно ожидать, когда же ополченцы вернутся с неизбежной победой домой.

Луиза с Женевьевой провели очередное утро, бесцельно слоняясь по поместью. Занятие было само по себе непростое: сидеть без дела тоскливо просто до невыразимости, а если кто заметит — немедля нагрузят всякими скучными делишками. Покуда молодые парни воевали, женщинам и старикам приходилось из последних сил стараться поддерживать жизнь в старинной усадьбе. Да и приусадебные хутора, потеряв столько работников, изрядно отставали в подготовке ко второй летней страде.

За полдень безделье прискучило даже Луизе, и девушка предложила сестре покататься верхом. Седлать коней пришлось самим, но возможность убраться на пару часов из поместья того стоила.

Лошадка Луизы осторожно ступала по опаленной земле. Горячие лучи Герцога жгли суглинок, отчего по нему ползла сетка трещин. Местные растения, расцветавшие одновременно на летнее солнцестояние, уже увяли, и там, где десять дней назад луга красили бессчетные белые и розовые цветочки, сейчас, точно крохотные опавшие листки, порхали сухие лепесточки, налетая в лощинах, будто сугробы, по колено.

— Ну почему члены Союза нас так ненавидят? — проныла Женевьева. — Ну папа человек своенравный, но ведь не злой же, правда?

Луиза выделила ей редкую снисходительную улыбку. Все говорили, что сестры, невзирая на четыре года разницы в возрасте, похожи на двойняшек. И правда, глядя на сестру, Луиза порой ощущала, что смотрится в зеркало — те же черты, роскошные черные кудри, тонкий носик и почти раскосые глаза. Женевьева, правда, была пониже ростом и попышнее… а сейчас еще и мрачнее.

«Бедная девочка всю неделю из-за моей раздражительности отмалчивается, — подумала Луиза, — чтобы старшая сестренка не дергалась лишний раз. Как же она передо мной преклоняется! Хоть бы выбрала себе кумира поприличнее».

— Дело не в папе и даже не во всех Кавана, — объяснила она. — Им просто не по душе норфолкский строй.

— Но почему? В округе Стоук все счастливы.

— Все живут в достатке. Это не одно и то же. Что бы ты чувствовала, когда тебе целыми днями приходилось бы спину гнуть на полях, а мы двое беззаботно проезжали мимо верхом?

— Ну… — недоуменно протянула Женевьева. — Не знаю.

— Тебе здорово захотелось бы поменяться с нами местами.

— Пожалуй. — Девушка лукаво улыбнулась. — И тогда бы уже на меня поглядывали с нелюбовью.

— Точно. В этом и проблема.

— Но о Союзе люди такое поговаривают… — неуверенно пробормотала Женевьева. — Вот поутру горничные болтали… такие ужасы рассказывали — я минуты не выдержала.

— Лгуньи. Если кто в округе Стоук и знает, что творится в Бостоне, то это мы, Кавана. А горничные обо всем узнают последними.

— Какая ты умница, Луиза! — Женевьева почтительно улыбнулась сестре.

— Ты такая же. Не забывай, гены-то одни.

Женевьева весело рассмеялась и погнала коня вперед. Мерлин, их овчарка, погнался за ней, взметая смерчи побурелых лепестков.

Луиза привычно пустила лошадь в галоп, направляясь к темневшему впереди лесу Уордли. Сестры уже давно превратили его в свою площадку для игр. Этим летом, однако, вид леса пробуждал в Луизе и другие чувства. Под лесной сенью таились воспоминания о Джошуа Калверте и о том, что они делали вдвоем близ скальных прудов. Ветви помнили каждый возмутительный акт, любой из которых всякая благородная норфолкская дама не позволит с собой совершить даже под угрозой казни… и который Луиза мечтала повторять снова и снова.

А еще после этих эскапад Луизу вот уже три утра подряд выворачивало наизнанку. Первые два раза нянюшка устраивала страшный шум; этим утром Луиза — слава богу! — сумела скрыть приступ, иначе обо всем прознала бы мать. А ту не проведешь.

Луиза выдавила несчастную улыбку. «Вот вернется Джошуа, и все будет прекрасно». В последние дни эта фраза стала для нее чем-то вроде мантры.

Господи Иисусе, как я ненавижу ждать!

Поезд они заслышали, когда Женевьеве оставалось до опушки с четверть мили; Луиза отставала от нее на добрую сотню ярдов. В недвижном воздухе настойчивый гудок разносился далеко: три коротких сигнала и один длинный — знак, что поезд приближается к переезду близ Колливсстона.

Женевьева придержала коня, поджидая сестру.

— В город едут! — воскликнула девушка.

Местное железнодорожное расписание обе заучили наизусть. Колстервортская линия пропускала двенадцать поездов в день. Но этот состав шел вне графика.

— Они вернулись! — пискнула Женевьева. — Папа вернулся!

Мерлин, почуяв перемену в ее настроении, носился вокруг с радостным лаем.

Луиза прикусила губу. Другой причины она тоже не могла придумать.

— Наверное.

— Точно! Точно!

— Тогда поехали!

Усадьба Криклейд пряталась в роще генинженированных кедров. Внушительное каменное здание строилось по образцу далеких и давних английских поместий. Стеклянные купола оранжереи, венчавшие восточное крыло, отражали золотой свет Герцога, бросая в глаза проезжавшим зеленой лужайкой девушкам блики.

Проехав через рощу, Луиза заметила, что по засыпанной галькой дорожке несется иссиня-зеленый внедорожник, и с радостным кличем погнала коня еще быстрее. Немногим в поместье дозволялось водить моторные повозки, и уж никто не мог водить их так ловко, как ее отец.

Луиза очень быстро оставила Женевьеву позади; Мерлин, высунув язык, плелся в четверти мили за ними. Теперь она видела — во внедорожник набилось шестеро седоков… и за рулем определенно сидел ее отец.

Когда первый внедорожник развернулся перед парадными дверями, из-за поворота вывернули еще два. По ступеням к нему сбегали Марджори Кавана, а за ней — прислуга.

Спрыгнув с коня, Луиза подлетела к отцу и бросилась к нему на шею, прежде чем тот успел обернуться к ней. Одет он был в тот же мундир, что и в день отъезда.

— Папа! Ты жив! — Луиза прижалась щекой к грубой защитной ткани. Ей снова было пять лет, и слезы душили се, грозя прорваться.

Отец напрягся, медленно склоняя голову, чтобы лучше разглядеть дочь. С восхищением глянув на него, она увидала на его широком румяном лице выражение легкого недоумения. На одну мучительную секунду ей подумалось, что он узнал о ребенке. Потом губы старшего Кавана искривила мерзкая ухмылка.

— Привет, Луиза. Как я рад тебя видеть!

— Папа? — Она отшатнулась.

Что случилось с ним? Луиза неуверенно обернулась к только что подошедшей матери.

Марджори Кавана оценила положение с первого же взгляда. Грант выглядел просто ужасно — бледный, усталый и до странного нервный. Боже, что у них там стряслось? Оставив откровенную обиду Луизы на потом, она шагнула к мужу.

— Добро пожаловать домой, — сдержанно пробормотала Марджори, касаясь губами его щеки.

— Привет, милая, — ответил Грант Кавана так невыразительно, словно обращался к малознакомой.

Он с полупоклоном обернулся. «Почтительно», — сообразила Марджори с недоумением — к одному из приехавших с ним мужчин. Никто из них не был ей знаком, они даже не носили мундиров ополчения. Подъезжавшие внедорожники также были полны чужаков.